Мир (без) будущего
Jul. 15th, 2014 09:31 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
elena_2004http://rusrep.ru/article/2014/07/04/mir-bez-buduschego/
Над чем смеется Терри Гиллиам
Бунтарь, сказочник, создатель «Монти Пайтона» и просто классик мирового кино Терри Гиллиам снял новый фильм. «Теорема Зеро» — сатирическая антиутопия о городе будущего, в котором трагически нет ничего нового. А есть все то, что мы имеем уже сейчас, только в несравненно больших количествах: от одиночества в Сети и виртуального секса до перманентной паранойи, вызванной тотальной слежкой всех за всеми и невидимым «вертикальным» контролем вышестоящих над нижестоящими, а нижестоящих — над теми, кто еще ниже. Гиллиам рассказал «РР», куда мы все движемся и как туда не попасть
Вы сняли три фильма о будущем: «Бразилию», «12 обезьян» и вот теперь «Теорему Зеро». Как менялись ваши представления о том, что у нас впереди, на протяжении последних десятилетий?
Я так скажу: сейчас будущее — это прошлое. В 1984 году, когда я снимал «Бразилию», у нас еще было какое-то будущее, в «12 обезьянах» (1995) — уже смесь будущего с прошлым, а «Теорема Зеро» — это уже чистое прошлое. Это исторический фильм. Мы живем в эпоху смешения всех существующих технологий — от тех, что появились в каменном веке, до новейших. Иногда их нагромождение работает. Но иногда мы имеем все эти продвинутые девайсы и неработающие унитазы. И мне нравится играть с этим. Это весело, я так развлекаюсь.
Фильм о попытке бегства из этого технологичного мира?
Да, он о наших отношениях с технологиями. Я покинул Америку в 1967 году, и одним из толчков послужил следующий момент. Я шел по пляжу в Санта-Монике, солнце клонилось к закату, птички пели, волны плескались, рядом со мной шла девушка. Я подумал тогда: разве это не прекрасно? А потом спросил себя: это прекрасно по-настоящему или потому что похоже на рекламный ролик, который я видел и в котором говорится, что это прекрасно? Мне всегда была интересна грань между тем, что реально и что нет. Я давно уже нахожусь во власти своего компьютера. Я вхожу в Сеть и могу отправиться куда угодно, но моя собственная жизнь полностью исчезает. Сейчас со всех углов тебе вдалбливают: «Ты уникален, ты неповторим, это все только для тебя!» Но как только дело доходит до каких-то изменений в жизни, люди оказываются импотентами, не способными ни на что повлиять. Их власть мизерна. И какой тогда прок от всех супертехнологий, которыми мы пользуемся? Не знаю, меня это напрягает. Можно ли обрубить все эти провода и просто отключиться? Что тогда будет?
У вас получалось отключиться?
В маленьких дозах. У меня есть дом в Италии. Когда я туда приезжаю, то обрубаю все средства связи с миром. Занимаюсь физическим трудом. Никакого телефона, интернета, телевизора. Телевизор я вообще не смотрю. Никто не живет здесь и сейчас, в данный момент. Все лишь комментируют этот момент: «Эй, у нас тут отличная вечеринка!» «А вот так я сейчас выгляжу», «А вот это я сейчас ем». Да заткнись ты уже! И наслаждайся этим мгновением! Когда мы впервые приехали в этот дом, я отобрал у сына все видеоигры. Первые два дня он умирал от скуки, а потом вдруг стал сам придумывать для себя игры. И когда мы вернулись домой в Лондон, видеоигры уже не понадобились.
«Теорема Зеро» — политический фильм?
Лишь в том смысле, что все, имеющее отношение к обществу и нашему функционированию в нем, является политическим. Что такое наше общество? Этот вопрос присутствует во всем и всегда.
В жизни вы политически активны?
Я?! Я давно сдался.
Когда?
Последнее политическое заявление я сделал в Нью-Йорке, когда участвовал в промокампании «Страны приливов» (фильм Гиллиама 2005 года. — «РР»). Я тогда угрожал судом Бушу-младшему и Дику Чейни за то, что они своими действиями подготовили нелегальный, неавторизированный ремейк «Бразилии» (фильм-антиутопия о технократическом и бюрократизированном обществе будущего. — «РР»).
«Теорема Зеро» снималась в Бухаресте. Сейчас вы в Москве. Что думаете о нашем постсоциалистическом пространстве?
Бухарест замечательный. Ты будто перенесся на сорок лет назад. Цыгане, повозки с лошадьми… Там смешаны все времена: прошлое, настоящее, будущее, но ты не понимаешь, куда именно все двигается. В Москве это тоже есть. Коммунистическая система сейчас переходит в капиталистическую — новые герои, но на самом деле они не новые, а прежние, старые, только одеты в новые одежки. Это очень странно и по-своему завораживает.
Для вас существует прогресс?
Вещи двигаются, трансформируются — это точно, но я не знаю, в какую сторону, хорошую или плохую. Я думаю, что ты всегда теряешь ровно столько же, сколько выигрываешь. Хотя иногда теряешь больше. Мир меняется, но непонятно, есть ли еще контроль над этими изменениями. Сейчас все ускоряется: коммуникация, информация… Проблема в том, что у нас недостаточно смыслов и просто сообщений, чтобы заполнить все эти коммуникационные, информационные каналы. По идее, у нас должны быть уже круглосуточные новости, но их нет, поэтому нам приходится придумывать или на худой конец повторять их. Я не знаю, к чему все это приведет. Может быть, я слишком стар, чтобы знать это.
В кино вы можете все?
Я всегда имел полную власть над своими фильмами, мог делать то, что считаю нужным. Где-то, конечно, приходилось долго спорить и отстаивать свою позицию, где-то не приходилось спорить вообще. В кино есть два объективных ограничения: время и деньги. Но я как-то приноровился к ним. Главное, я волен говорить то, что хочу. Я не собираюсь тратить год жизни на фильм, который у меня потом кто-то заберет и переделает. Я как террорист, который скорее разрушит собственное творение, чем отдаст его в чужие руки. В кино работает куча людей с корпоративным сознанием. Из-за страха потерять работу они боятся всего: новых решений, неожиданных поворотов, риска. С такими кашу не сваришь. Скорее сам перестанешь быть креативным и начнешь всего бояться.
При этом корпоративное сознание разрастается, а поле свободы сужается?
Да, это происходит везде. Людей, у которых много денег, становится все меньше. Вот «мидл-классовое» кино и в кризисе. Уже нельзя снять фильм за пятнадцать миллионов долларов. Снимай или за десять, или давай уже мегаблокбастер за двести. Я все жду, когда эта система рухнет. Но она не рушится, только становится все хуже и хуже. Интересно, что прошлым летом все эти двухсотмиллионные суперблокбастеры оглушительно провалились в прокате. Безумие! Конечно, альтернативные пути есть всегда. Сейчас многие уходят на HBO, снимают для Netflix (американский кабельный канал и провайдер соответственно. — «РР»). «За канделябрами» Содерберга вообще не вышел в американский прокат и все деньги собрал на кабельном телевидении. Но я все еще хочу снимать фильмы для большого экрана.
«Теорема Зеро» — это практически хендмейд-фильм в жанре ретрофутуризм. Ощущение, что он сделан без всех этих дорогостоящих наворотов. Вы так снимали, потому что не было денег или это была изначальная идея?
И то и другое. По окончании съемок я посмотрел несколько фильмов: «Одинокий рейнджер», «Тихоокеанский рубеж» (недавние голливудские суперблокбастеры. — «РР»). Каждый кадр там идеален, но все вместе какое-то неприступное. И вообще мертвое.
Может, люди хотят этого совершенства, потому что его нет в жизни?
Да, ради обретения этой идеальной формы многие и ходят в кино. Но ведь эта форма всегда одна и та же, мы уже видели ее сто раз. Вот что ужасно. Поэтому прошлое лето вселило в меня некоторый оптимизм: может, люди больше этого не хотят? К тому же сейчас столько хороших фильмов на телевидении — отличные сценарии, рискованные, свободные. Да вот хотя бы «Во все тяжкие» с этим парнем, изготавливающим метамфетамин, — в Голливуде такое кино сейчас невозможно.
Новые технологии меняют кино. Но вы вроде стараетесь работать по старинке?
Вовсе нет! Я пользуюсь всеми инструментами, которые есть под рукой и которые я могу себе позволить. «Теорема Зеро» снята на пленку. Это первый полноэкранный вирусный фильм, который можно смотреть на чем угодно (смеется)!
С цифрой вы тоже работаете?
Я работаю со всем. В фильме есть несколько диалогов, которые были записаны на айфон. Кристоф (Вальц. — «РР») был в Берлине, Мелани Тьерри — на юге Франции. Нам нужно было перезаписать их диалоги. Я отправил им снятые эпизоды и новый текст по мейлу, они достали свои айфоны, записали на него реплики и отправили мне обратно — это вошло в фильм. Раньше такое было невозможно. Я сэкономил кучу денег, и мне все понравилось. Микрофон в айфоне оказался экстраординарным. Даже наш звукорежиссер, который привык к дорогущим технологиям, остался доволен.
Могут ли технологии нанести вред природе кино? Пленка вот умерла, и все сокрушаются по этому поводу.
Разрушил ли звук кино? Нет! Он разрушил лишь немое кино, но не кино как таковое. Все зависит от того, как вы используете технологии. В современных фильмах мне не нравится то, что они полностью сделаны из компьютерного обработанного изображения. Там больше нет никакой реальности. Первый «Парк юрского периода» был потрясающим, а теперь это тоска. Потому что мы уже понимаем, что все это искусственное. Я стараюсь использовать реальные материи по максимуму. Вот в «Гравитации», кстати, есть эта природа, физика, реальность. Виртуальный пляж в «Теореме…» сделан из подручных средств: там реальный песок, реальная вода, льющаяся из машины для производства волн, и это дает другое ощущение.
Что вы думаете о 3D?
Оно мне неинтересно. В «Гравитации» это очень хорошо получилось, спасибо им. Зачем изначально придумали 3D? Чтобы продавать новые телевизоры. Потому что как ты сегодня продашь хоть что-то, если не предложишь нечто новое? 3D стоит денег, а деньги ограничивают идеи. Чем дороже фильм, тем активнее редуцируются идеи. Если ты не снимаешь голливудский блокбастер, то тебе трудно найти финансирование, трудно выйти в прокат — все трудно. И даже если ты выйдешь в прокат, то как привлечешь аудиторию и будешь конкурировать с Голливудом, который вкладывает десятки миллионов в рекламу? У независимых прокатчиков таких денег нет. Независимые фильмы — это млекопитающие по сравнению с динозаврами, из которых состоит Голливуд. Я сам не понимаю, как эти млекопитающие еще живы. «Страна приливов» шла в Лондоне всего неделю: у них не было денег на рекламу, и сарафанное радио тоже не сработало. Хотя кино вроде не самое незаметное. Режиссер Гиллиам! В главной роли Джефф Бриджес! (Смеется.)
По-моему, «Страна приливов» — ваш самый радикальный фильм.
О да! Маленькая девочка, помогающая своему папе сделать инъекцию героина, а потом общающаяся с его трупом…
А что на вас повлияло в детстве?
Я вырос на сказках братьев Гримм, а они страшные. Я вырос с радио, без телевизора, и это лучшее, что случилось со мной в раннем возрасте. Радио пробуждает воображение. Как и книги. Когда читаешь, ты вступаешь в прямой контакт с автором, с текстом, ты один на один с ними. Такое одиночество я ценю. В нашем обществе его почти не осталось. Поэтому хочется в пустыню, посидеть там пару дней, понять, кто ты. Сегодня люди знают себя только по тому, как они отражаются на страницах друзей в фейсбуке. Ничего плохого в этом нет, пока это не превращается в диктат. Мир можно терпеть лишь до тех пор, пока каких-то вещей в нем не становится слишком много. Немного рабства — это можно стерпеть. Даже немного массовых убийств. Невозможно терпеть, когда всего этого становится слишком много (смеется).
Терри Гиллиам
Родился в 1940 году в США. В 1967-м переехал в Великобританию. Начинал как аниматор и автор комиксов. Был одним из создателей и участников знаменитой английской комик-группы «Монти Пайтон», чей абсурдистский стиль повлиял на его последующие фильмы. Автор двенадцати полнометражных картин, среди которых такие хиты, как «Бразилия», «Король-рыбак», «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», «12 обезьян». Постоянный участник главных международных кинофестивалей. Обладатель венецианского «Серебряного льва» за фильм «Король-рыбак» (1991).
Евгений Гусятинский.
Над чем смеется Терри Гиллиам
Бунтарь, сказочник, создатель «Монти Пайтона» и просто классик мирового кино Терри Гиллиам снял новый фильм. «Теорема Зеро» — сатирическая антиутопия о городе будущего, в котором трагически нет ничего нового. А есть все то, что мы имеем уже сейчас, только в несравненно больших количествах: от одиночества в Сети и виртуального секса до перманентной паранойи, вызванной тотальной слежкой всех за всеми и невидимым «вертикальным» контролем вышестоящих над нижестоящими, а нижестоящих — над теми, кто еще ниже. Гиллиам рассказал «РР», куда мы все движемся и как туда не попасть
Вы сняли три фильма о будущем: «Бразилию», «12 обезьян» и вот теперь «Теорему Зеро». Как менялись ваши представления о том, что у нас впереди, на протяжении последних десятилетий?
Я так скажу: сейчас будущее — это прошлое. В 1984 году, когда я снимал «Бразилию», у нас еще было какое-то будущее, в «12 обезьянах» (1995) — уже смесь будущего с прошлым, а «Теорема Зеро» — это уже чистое прошлое. Это исторический фильм. Мы живем в эпоху смешения всех существующих технологий — от тех, что появились в каменном веке, до новейших. Иногда их нагромождение работает. Но иногда мы имеем все эти продвинутые девайсы и неработающие унитазы. И мне нравится играть с этим. Это весело, я так развлекаюсь.
Фильм о попытке бегства из этого технологичного мира?
Да, он о наших отношениях с технологиями. Я покинул Америку в 1967 году, и одним из толчков послужил следующий момент. Я шел по пляжу в Санта-Монике, солнце клонилось к закату, птички пели, волны плескались, рядом со мной шла девушка. Я подумал тогда: разве это не прекрасно? А потом спросил себя: это прекрасно по-настоящему или потому что похоже на рекламный ролик, который я видел и в котором говорится, что это прекрасно? Мне всегда была интересна грань между тем, что реально и что нет. Я давно уже нахожусь во власти своего компьютера. Я вхожу в Сеть и могу отправиться куда угодно, но моя собственная жизнь полностью исчезает. Сейчас со всех углов тебе вдалбливают: «Ты уникален, ты неповторим, это все только для тебя!» Но как только дело доходит до каких-то изменений в жизни, люди оказываются импотентами, не способными ни на что повлиять. Их власть мизерна. И какой тогда прок от всех супертехнологий, которыми мы пользуемся? Не знаю, меня это напрягает. Можно ли обрубить все эти провода и просто отключиться? Что тогда будет?
У вас получалось отключиться?
В маленьких дозах. У меня есть дом в Италии. Когда я туда приезжаю, то обрубаю все средства связи с миром. Занимаюсь физическим трудом. Никакого телефона, интернета, телевизора. Телевизор я вообще не смотрю. Никто не живет здесь и сейчас, в данный момент. Все лишь комментируют этот момент: «Эй, у нас тут отличная вечеринка!» «А вот так я сейчас выгляжу», «А вот это я сейчас ем». Да заткнись ты уже! И наслаждайся этим мгновением! Когда мы впервые приехали в этот дом, я отобрал у сына все видеоигры. Первые два дня он умирал от скуки, а потом вдруг стал сам придумывать для себя игры. И когда мы вернулись домой в Лондон, видеоигры уже не понадобились.
«Теорема Зеро» — политический фильм?
Лишь в том смысле, что все, имеющее отношение к обществу и нашему функционированию в нем, является политическим. Что такое наше общество? Этот вопрос присутствует во всем и всегда.
В жизни вы политически активны?
Я?! Я давно сдался.
Когда?
Последнее политическое заявление я сделал в Нью-Йорке, когда участвовал в промокампании «Страны приливов» (фильм Гиллиама 2005 года. — «РР»). Я тогда угрожал судом Бушу-младшему и Дику Чейни за то, что они своими действиями подготовили нелегальный, неавторизированный ремейк «Бразилии» (фильм-антиутопия о технократическом и бюрократизированном обществе будущего. — «РР»).
«Теорема Зеро» снималась в Бухаресте. Сейчас вы в Москве. Что думаете о нашем постсоциалистическом пространстве?
Бухарест замечательный. Ты будто перенесся на сорок лет назад. Цыгане, повозки с лошадьми… Там смешаны все времена: прошлое, настоящее, будущее, но ты не понимаешь, куда именно все двигается. В Москве это тоже есть. Коммунистическая система сейчас переходит в капиталистическую — новые герои, но на самом деле они не новые, а прежние, старые, только одеты в новые одежки. Это очень странно и по-своему завораживает.
Для вас существует прогресс?
Вещи двигаются, трансформируются — это точно, но я не знаю, в какую сторону, хорошую или плохую. Я думаю, что ты всегда теряешь ровно столько же, сколько выигрываешь. Хотя иногда теряешь больше. Мир меняется, но непонятно, есть ли еще контроль над этими изменениями. Сейчас все ускоряется: коммуникация, информация… Проблема в том, что у нас недостаточно смыслов и просто сообщений, чтобы заполнить все эти коммуникационные, информационные каналы. По идее, у нас должны быть уже круглосуточные новости, но их нет, поэтому нам приходится придумывать или на худой конец повторять их. Я не знаю, к чему все это приведет. Может быть, я слишком стар, чтобы знать это.
В кино вы можете все?
Я всегда имел полную власть над своими фильмами, мог делать то, что считаю нужным. Где-то, конечно, приходилось долго спорить и отстаивать свою позицию, где-то не приходилось спорить вообще. В кино есть два объективных ограничения: время и деньги. Но я как-то приноровился к ним. Главное, я волен говорить то, что хочу. Я не собираюсь тратить год жизни на фильм, который у меня потом кто-то заберет и переделает. Я как террорист, который скорее разрушит собственное творение, чем отдаст его в чужие руки. В кино работает куча людей с корпоративным сознанием. Из-за страха потерять работу они боятся всего: новых решений, неожиданных поворотов, риска. С такими кашу не сваришь. Скорее сам перестанешь быть креативным и начнешь всего бояться.
При этом корпоративное сознание разрастается, а поле свободы сужается?
Да, это происходит везде. Людей, у которых много денег, становится все меньше. Вот «мидл-классовое» кино и в кризисе. Уже нельзя снять фильм за пятнадцать миллионов долларов. Снимай или за десять, или давай уже мегаблокбастер за двести. Я все жду, когда эта система рухнет. Но она не рушится, только становится все хуже и хуже. Интересно, что прошлым летом все эти двухсотмиллионные суперблокбастеры оглушительно провалились в прокате. Безумие! Конечно, альтернативные пути есть всегда. Сейчас многие уходят на HBO, снимают для Netflix (американский кабельный канал и провайдер соответственно. — «РР»). «За канделябрами» Содерберга вообще не вышел в американский прокат и все деньги собрал на кабельном телевидении. Но я все еще хочу снимать фильмы для большого экрана.
«Теорема Зеро» — это практически хендмейд-фильм в жанре ретрофутуризм. Ощущение, что он сделан без всех этих дорогостоящих наворотов. Вы так снимали, потому что не было денег или это была изначальная идея?
И то и другое. По окончании съемок я посмотрел несколько фильмов: «Одинокий рейнджер», «Тихоокеанский рубеж» (недавние голливудские суперблокбастеры. — «РР»). Каждый кадр там идеален, но все вместе какое-то неприступное. И вообще мертвое.
Может, люди хотят этого совершенства, потому что его нет в жизни?
Да, ради обретения этой идеальной формы многие и ходят в кино. Но ведь эта форма всегда одна и та же, мы уже видели ее сто раз. Вот что ужасно. Поэтому прошлое лето вселило в меня некоторый оптимизм: может, люди больше этого не хотят? К тому же сейчас столько хороших фильмов на телевидении — отличные сценарии, рискованные, свободные. Да вот хотя бы «Во все тяжкие» с этим парнем, изготавливающим метамфетамин, — в Голливуде такое кино сейчас невозможно.
Новые технологии меняют кино. Но вы вроде стараетесь работать по старинке?
Вовсе нет! Я пользуюсь всеми инструментами, которые есть под рукой и которые я могу себе позволить. «Теорема Зеро» снята на пленку. Это первый полноэкранный вирусный фильм, который можно смотреть на чем угодно (смеется)!
С цифрой вы тоже работаете?
Я работаю со всем. В фильме есть несколько диалогов, которые были записаны на айфон. Кристоф (Вальц. — «РР») был в Берлине, Мелани Тьерри — на юге Франции. Нам нужно было перезаписать их диалоги. Я отправил им снятые эпизоды и новый текст по мейлу, они достали свои айфоны, записали на него реплики и отправили мне обратно — это вошло в фильм. Раньше такое было невозможно. Я сэкономил кучу денег, и мне все понравилось. Микрофон в айфоне оказался экстраординарным. Даже наш звукорежиссер, который привык к дорогущим технологиям, остался доволен.
Могут ли технологии нанести вред природе кино? Пленка вот умерла, и все сокрушаются по этому поводу.
Разрушил ли звук кино? Нет! Он разрушил лишь немое кино, но не кино как таковое. Все зависит от того, как вы используете технологии. В современных фильмах мне не нравится то, что они полностью сделаны из компьютерного обработанного изображения. Там больше нет никакой реальности. Первый «Парк юрского периода» был потрясающим, а теперь это тоска. Потому что мы уже понимаем, что все это искусственное. Я стараюсь использовать реальные материи по максимуму. Вот в «Гравитации», кстати, есть эта природа, физика, реальность. Виртуальный пляж в «Теореме…» сделан из подручных средств: там реальный песок, реальная вода, льющаяся из машины для производства волн, и это дает другое ощущение.
Что вы думаете о 3D?
Оно мне неинтересно. В «Гравитации» это очень хорошо получилось, спасибо им. Зачем изначально придумали 3D? Чтобы продавать новые телевизоры. Потому что как ты сегодня продашь хоть что-то, если не предложишь нечто новое? 3D стоит денег, а деньги ограничивают идеи. Чем дороже фильм, тем активнее редуцируются идеи. Если ты не снимаешь голливудский блокбастер, то тебе трудно найти финансирование, трудно выйти в прокат — все трудно. И даже если ты выйдешь в прокат, то как привлечешь аудиторию и будешь конкурировать с Голливудом, который вкладывает десятки миллионов в рекламу? У независимых прокатчиков таких денег нет. Независимые фильмы — это млекопитающие по сравнению с динозаврами, из которых состоит Голливуд. Я сам не понимаю, как эти млекопитающие еще живы. «Страна приливов» шла в Лондоне всего неделю: у них не было денег на рекламу, и сарафанное радио тоже не сработало. Хотя кино вроде не самое незаметное. Режиссер Гиллиам! В главной роли Джефф Бриджес! (Смеется.)
По-моему, «Страна приливов» — ваш самый радикальный фильм.
О да! Маленькая девочка, помогающая своему папе сделать инъекцию героина, а потом общающаяся с его трупом…
А что на вас повлияло в детстве?
Я вырос на сказках братьев Гримм, а они страшные. Я вырос с радио, без телевизора, и это лучшее, что случилось со мной в раннем возрасте. Радио пробуждает воображение. Как и книги. Когда читаешь, ты вступаешь в прямой контакт с автором, с текстом, ты один на один с ними. Такое одиночество я ценю. В нашем обществе его почти не осталось. Поэтому хочется в пустыню, посидеть там пару дней, понять, кто ты. Сегодня люди знают себя только по тому, как они отражаются на страницах друзей в фейсбуке. Ничего плохого в этом нет, пока это не превращается в диктат. Мир можно терпеть лишь до тех пор, пока каких-то вещей в нем не становится слишком много. Немного рабства — это можно стерпеть. Даже немного массовых убийств. Невозможно терпеть, когда всего этого становится слишком много (смеется).
Терри Гиллиам
Родился в 1940 году в США. В 1967-м переехал в Великобританию. Начинал как аниматор и автор комиксов. Был одним из создателей и участников знаменитой английской комик-группы «Монти Пайтон», чей абсурдистский стиль повлиял на его последующие фильмы. Автор двенадцати полнометражных картин, среди которых такие хиты, как «Бразилия», «Король-рыбак», «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», «12 обезьян». Постоянный участник главных международных кинофестивалей. Обладатель венецианского «Серебряного льва» за фильм «Король-рыбак» (1991).
Евгений Гусятинский.
