"Холокост начался в Восточной Беларуси": в Минске прошла презентация книги о геноциде евреев

Книга «Пионеры и партизаны: устная история нацистского геноцида в Беларуси» (Pioneers and Partisans: An Oral History of Nazi Genocide in Belorussia) была выпущена в издательстве Oxford University Press в 2015 году. Книга исследует воспоминания евреев о тех временах в новом социальном контексте спустя годы. Это произведение именно о евреях, потому что «основной целью фашистов было именно их уничтожение как расы. Их убивали ни за что», говорит автор.

Работа над книгой шла около 15 лет. Она включала в себя изучение архивов Германии, Израиля, России и Беларуси, устные интервью со свидетелями тех лет, изучение мемуаров и автобиографий ключевых персонажей истории.
В книге рассказывается о поколении советских евреев, родившихся в 30-е годы, об их ассимиляции и включенности в советское сообщество. Затем прослеживается их судьба во время войны. В частности, писательницу волновал вопрос, как пол и возраст влияли на шансы выжить в гетто. Самыми уязвимыми были дети, которые страдали от голода. Но они же были и самыми находчивыми, часто им помогали сбежать из гетто.

Холокост в Беларуси развивался быстрее и жестче
Кроме того, Аника Вальке изучила динамику распространения геноцида в маленьких городах Восточной Беларуси. Ее исследования показали, что Холокост начался именно в Беларуси. Пока лагеря в Германии еще строились, здесь уже в июле 1941 года массово убивали евреев. Всего в Беларуси фашисты уничтожили 800 тысяч евреев, и здесь, говорит историк, геноцид развивался быстрее и жестче.
Единственным способом выжить было бегство из гетто. Историка волновал вопрос, как спасались бежавшие, ведь местные жители сами были под угрозой, если помогали евреям. Большинство спаслись благодаря партизанским отрядам. Правда, к моменту, когда в партизанские отряды указом разрешили принимать гражданских — в 1943 году — большинство евреев уже погибло.
— Партизанское движение в Беларуси развивалось с лета 1941 года, но сначала они состояли только из военных. В сентябре 1942 года был издан приказ принимать в отряды всех боеспособных, в том числе женщин. Но только в мае 1943 года вышел приказ принимать вообще каждого нуждающегося в убежище, то есть и гражданских. Хотя вместе с этим указом вышел и другой — приказ не принимать в отряды шпионов, в том числе детей. Поэтому в те времена много евреев было убито и самими партизанами, — восстанавливает ход истории Аника Вальке.

Семейные отряды еврейских партизан, о которых молчали
Из-за недоступности партизанских отрядов евреи организовывали собственные, в том числе семейные отряды — для тех, кто не мог воевать, прежде всего, стариков и детей. В них спаслось около 9 тысяч евреев. Один из таких отрядов сформировал Шолом Зорин весной 1943 года в районе Налибокской пущи. Конкретно в его отряде спаслось 2600 человек. Из них 280 женщин, 240 человек моложе 20 лет, 100 детей-сирот. «Мы уже не боялись. Там можно было дышать», — приводит цитату одного из выживших Аника Вальке.
Эти отряды были устроены по принципу малого города, где была своя мельница, мастерские, пекарня, госпиталь. В таких отрядах развивалось еврейское сообщество. «Многие евреи до войны чувствовали себя советскими, во время оккупации они поняли, что они евреи (именно из-за геноцида), так в отрядах развилось самосознание. Людям надо было как-то переживать эту трагедию», — объясняет Аника Вальке.
При этом писательница говорит, что наличие таких семейных отрядов умалчивалось. Она связывает это с нацеленностью советской власти на победу, награждались боевые отряды, а деятельность врачей, учителей, мастеров семейных отрядов не считалась важной.
Отличие книги от прежних исследований Аника Вальке видит в описании личного опыта. По ее словам, большинство исследований опирается на архивы, но писательнице важно было показать, как молодые люди переживали геноцид, учились жить без родителей, друзей и заново отстраивали свою жизнь.
Историк планирует продолжить исследования и изучить, как восстанавливали быт в разоренных деревнях и городах.
Читать полностью: http://news.tut.by/society/513108.html

Неоконченная демобилизация.

Оригинал взят у sogenteblx в Неоконченная демобилизация.

Robert Dale, Demobilized Veterans in Late Stalinist Leningrad: Soldiers to Civilians (London, Oxford, New York, New Delhi, Sydney: Bloomsbury, 2015)

Социальная история остаётся самым захватывающим и самым неисследованным аспектом Второй мировой войны, и неважно, занимаетесь ли вы немцами, русскими, итальянцами или японцами. К сожалению, несмотря на ограниченный интерес к оперативной истории и особое почитание РККА в современной России, социальная история Красной армии всё ещё ждёт тех, кто ей займётся. Пока российские военные историки пытаются описать очередной фланговый танковый контрудар, за дело описания «их» армии и «их» общества ограниченно берутся те, кто могут себе это позволить, т.е. западные русисты. Что, кстати, не редкость: книги об истории той или иной страны часто пишут проникшиеся иностранцы. Автор настоящей работы потратил на неё 10 лет своей жизни, за время которых выучил русский язык и продолжительно поработал в русских архивах, также проинтервьюировав самих ветеранов.
Ленинградцы встретили 9 мая 1945 года, как и большинство граждан СССР, радуясь тому, что четыре года массового убоя закончились. Однако эйфория была очень недолгой, т.к. теперь предстояло справиться с последствиями войны. В популярном представлении, фронтовики в пилотках с серпом и молотом вернулись домой, а потом все советские люди, вся страна, как один человек закатали рукава и с песней стали работать под лучистым взором мудрого вождя («Чуть седой как серебряный тополь…»). Очень скоро они пришли к сталинскому изобилию, а потом незаметно состарились и наступило застольно-застойное время жирной жизни. Знакомо, не так ли. В западной науке тоже по какой-то причине сложился консенсус, что все фронтовики благополучно вернулись, советское общество быстро оправилось от войны, а ветеранов сразу наделили особым статусом, почётом и положением в позднесталинском обществе. Но так ли это?
Выясняется, что реинтеграция в «нормальное» существование была долгим и очень болезненным процессом. Люди попали из фактического ужаса войны в ужас другого типа — социальное опустошение в масштабах страны, миллионы вдов, разрушенные семьи, калеки, разбитые города, нищета, никаких ресурсов. И последствия войны были куда дольше, чем она сама.

Положение переживших блокаду ленинградцев даже на общем горьком фоне было хуже: социальная ткань города была деформирована за время войны куда сильнее, чем в других местах. И вот, в этот город теперь возвращались красноармейцы, которые были в той же мере травмированы своим военным опытом, как и гражданские ленинградцы. Опять же, стоит помнить, что фронтовики возвращались в советское общество, с мощным авторитаризмом, с контролем, с диктатом партийной идеологии. Вдобавок, ленинградское общество, как пишет автор, было, скорее, не объединено общим страданием, а разъединено этим жестоким опытом военного насилия.
Автор расширяет рамки самого термина «демобилизация»: у него это не просто «расформирование соединения и возвращение личного состава», а длящийся процесс, в конце которого (в идеале) — возвращение в социум в статус гражданского. В американской и британской армиях к демобилизации начали готовиться ещё летом и осенью 1944 года; летом 1945 года солдат начали отправлять домой на основе системы «по очкам» (дольше служишь, старше сам, значит, быстрее жди приказ). Как готовились большевики к демобилизации — неясно, но система была «по возрасту» (чем старше, тем быстрее). Это означало, что всё затягивалось и давало лишнюю нагрузку на систему. Во-первых, советская военная администрация в Германии не могла кормить и немцев, и такое количество ртов, во-вторых, солдаты дико скучали, «садились на стакан», падала дисциплина. С другой стороны, стабильная армейская жизнь, да ещё в «заграницах», куда рядовой колхозник и мечтать не мог попасть, имела ряд преимуществ.

( Дальше. )

Минский опыт: немецкие оккупанты и повседневная жизнь в столице Белоруссии

http://nlobooks.ru/node/7616#sthash.BwrqbSzA.mjbm
В истории Восточной Европы не было ничего, что могло бы сравниться по жестокости с оккупацией Минска. В Варшаве, самом большом оккупированном городе к востоку от Берлина, находилось гетто с примерно 500 тысячами еврейских обитателей, которое на фоне минского аналога выглядело едва ли не туристической достопримечательностью. Хотя голод и высокая смертность там также были заметны, открытые и массовые убийства пришли в польскую столицу далеко не сразу. Уничтожение варшавских евреев в лагере смерти Треблинка началось лишь с июля 1942 года. В Минске 1941-го нацистская оккупация достигла нового уровня радикализации, тогда как в Варшаве критика в отношении германской политики или как минимум сочувствие узникам гетто были нередкими случаями[43]. Тем не менее в оккупированных городах, расположенных восточнее польской столицы, большинство немцев одобряли такой тип оккупационного режима.

В их глазах местное белорусское и еврейское население состояло из «недочеловеческих особей» (Untermenschen), недостойных заботы и внимания властей. Вначале местные жители были лишь врагами, страну которых предстояло завоевать. Но еще до оккупации нацистская пропаганда создавала неприглядный образ этих людей, распространявшийся потом в политических речах и усиливавшийся нацистским воспитанием. В официальных заявлениях белорусы были объявлены смесью восточно-балтийской и восточно-европейской рас; к ним относились с презрением, однако, согласно нацистской расовой шкале, из-за небольших нордических «вкраплений» они находились выше поляков[44], хотя и имели более низкие интеллектуальные способности по сравнению с другими славянами[45]. В итоге, несмотря на создание в Белоруссии коллаборационистского режима, большинство оккупантов относились к белорусам как к неполноценным существам[46].
( Read more... )

Из Казани в Берген-Бельзен или жизнь одного татарина.

Оригинал взят у sogenteblx в Из Казани в Берген-Бельзен или жизнь одного татарина.

Тамурбек Давлетшин родился в 1904 году близ Уфы. После Гражданской войны он поступил на юридический факультет, а затем в аспирантуру Казанского, а далее Иркутского университета. В 30-е он вступил в партию, к середине десятилетия став директором Института технико-экономических исследований в Уфе. Конец 30-х и террор его не затронули. С семьёй он перебрался в Казань, став консультантом при правительстве Татарской республики. 21 июня 1941 года его призвали в армию. Уже в августе под Новгородом он попал в плен. Поначалу пленившие были относительно-снисходительны. Но это только поначалу.
Началась страда: пленных погнали пешком. Надежды на скорый конец войны растаяли, но впереди ждало лишь худшее и стократ худшее. Давлетшин прошёл несколько лагерей: в Порхове, Риге, Тильзите, Фаллингбостеле и даже в Берген-Бельзене был. Представитель советской интеллигенции, политрук, обрезанный мусульманин — всё было против него. Но он смог выжить.
В 2005 году мемуары Давлетшина (на основе дневника), описывающие его мытарства в плену, вышли в Германии. Переведены они были с русского. Давлетшин заметал следы: оригинальная рукопись, хранящаяся в Гуверовском институте в Стэнфордском университете (с которой работал автор этих строк), написана под псевдонимом «И. Иделев» («Итиль» — Волга по-татарски). Её предваряет вступление, что-де ему эти записи передал другой военнопленный, который позже погиб. Причины скрываться у Давлетшина были: с весны 1942 года он стал сотрудничать с нацистами, татарскими националистами и работал в пропаганде. После войны он опять же смог выжить, устроиться в Германии, где и скончался в 1983 году. Его судьба разобрана в статье Павла Поляна.
Тамурбеку удалось скрыть свой статус, он не помер в корчах от голода, холода и вшей, запора, он не был расстрелян. Вокруг него творился страшный хаос, в котором он смог затеряться, затихнуть и — проскочить. Это сильные мемуары наблюдательного, умного человека, который прошёл по «серой зоне», сделав свой выбор (хорошо, если он не стоил жизни другим). Книга в том числе об озверении, о том, как люди, которые сначала тащили раненых и старались никого не бросить жарким летом 1941-го, наливали ценную воду в крышечку от фляги, уже осенью того же года закладывали друг друга за лишнюю порцию водянистого супа. Потерянные, брошенные, ненужные люди, зажатые между невыносимыми условиями, созданными немцами, и своим негативным опытом жизни в несвободе до войны — который постоянно обсуждался, рефлексировался, но со временем стал как «потерянный рай» по сравнению с переживаемым.

На русском это не публиковалось.

Отрывок о встрече с фронтовыми частями (после попадания в плен)

На другой день, это было 14 августа, с восходом солнца началось движение немцев по дороге, возле которой расположилась наша колонна. Немцы ехали на мотоциклетах, на лошадях, на автомашинах; многие из них останавливались около нас, чтобы посмотреть н пленных, беседовали с нами, спрашивали нас о том, о другом и охотно отвечали сами на наши вопросы. Но никто из проезжавших многих тысяч немцев не мог удержаться от того, чтобы не посмотреть на женщину в шинели, на врача Елену Якимюк; они один за другим выходили из закрытых машин, спавших будили, чтобы они не пропустили интересный случай. Глядя на неё, немцы заливались смехом и наперебой бросались фотографировать её, должно быть, они принимали её за простого солдата. Это продолжалось всё время, пока мы стояли, а в пути в колонне она была уже мало заметна.
Молодой немецкий солдат, увидев на моей руке часы, подошёл ко мне и, вынув из кармана плитку шоколада, протянул её мне, показывая на часы; я отрицательно качнул головой, и он ушёл, не сказав ничего. Другой солдат долго стоял около нас, отстав от своих товарищей, и очень охотно разговаривал с нами.
-Везде такие дома в России? — спросил он, показывая на деревянный крестьянский дом под железной крышей, стоявший перед нами.
-Да, везде есть такие, — ответил я.
-Это разве дом? Как живут в нём?
-Есть хуже, — сказал я.
-Ещё хуже?
-А вот смотрите! — показал я ему на избушку под соломенной крышей. Он посмотрел и, махнув рукой, отвернулся.
-А где живут люди зимой?
-В них же и живут.
-И не холодно?
-Нет, в них бывает очень тепло, когда топят, и те, кто в них живут, бывают довольны своей жизнью, если имеют пищу и покой. Русские говорят: «Изба красна не углами, а пирогами».

( Дальше. )