Константин Гержидович (1)

Начало войны застало меня в тюрьме на улице Володарского — историческом Пищаловском замке. Там я, главный бухгалтер Белорусской республиканской конторы Главмясомолснабсбыта, находился для «отягощения» дела некоего Туника — заведующего столовой трамвайного парка.
22 июня 1941 года заключенным с утра вдруг не дали ни есть, ни пить. И параши почему-то не разрешили выносить. Мы в 96-й камере на третьем этаже терялись в догадках, гомонили до ночи. Охрана ничего не объясняла, только как-то особенно злобно отвечала из-за дверей.
О войне мы не знали вплоть до утра 24 июня, когда за стенами тюрьмы послышались удары, грохот. В окошко увидели, как в небо взлетают доски, какие-то обломки, куски жестяной кровли. Потом поплыли клубы дыма. Весь день не давали воды и пищи, не пускали выносить парашу. Все известия о внешнем мире — застланная дымом узкая полоска неба в окошке. А поздно вечером один за другим начали лязгать засовы камер.
В коридоре полно охранников, вооружены против обыкновения винтовками. Нервничают, орут: «Выходить всем! Вещей не брать». Я все же надел зимнее пальто, в карман положил оставшийся кусковой сахар.
( Read more... )

Читать полностью: http://news.tut.by/society/501751.html

Константин Гержидович (2)

В период безвластия народ выносил из складов и магазинов все, что мог. И несли тоже, как могли. Помню картину: женщины и подростки тащат из вагона мешки с фасолью, но из-за тяжести мешок целиком нести невозможно и его разрезают, высыпая половину содержимого на шпалы.
Жуткое было на мясокомбинате у Червенского базара. Когда наши войска начали покидать город, люди бросились в цеха и склады. Однако истребительный отряд до последнего часа пресекал там оружием «попытки мародерства». Лишь в последний момент кто-то из отбывающего советского начальства махнул рукой: «Налетай кто хочет!»
И тогда народ открыто понес окорока и колбасы. Понес, переступая через трупы «мародеров», расстрелянных у стен мясокомбината всего лишь час назад.
Я сначала добыл мешок пшена, а потом по совету знающих людей сходил на швейную фабрику «Октябрь» и принес мешок ниток и мешок мануфактуры. Но больше занимал поиск пиломатериалов, оконного стекла и кровельного железа для ремонта дома. Кое-что удалось добыть, однако в одиночку работа продвигалась слабо, а раненый старик-отец был не помощник.
И тут наш сосед Собиральский привел двоих командиров-окруженцев: капитана и майора. Они были не строевиками, а инженерами, которые перед войной готовили в Минске площадки под строительство авиационного завода (после войны на этих площадках будет сооружен автомобильный завод). Мы их устроили у себя под видом родственников-беженцев, и работа пошла.
Настоящих имен командиров я не спрашивал, поскольку тогда это было совершенно ни к чему, да и сами они в отношении меня, вчерашнего заключенного, держались настороженно. Но, что характерно, именно по причине зековской репутации охотно поверили моему обещанию добыть цивильные «ксивы». Бланки советских паспортов я нашел в разбитом отделении милиции.
Сам сфотографировал командиров, сам вклеил карточки, перевел вареным яйцом печати и штампы. Труднее всего было с рельефной печатью-пломбиром, которая должна продавливать обложку паспорта. Долго возился над куском алюминия, вырезая знаки, пока не получилось некое подобие.
С этими паспортами командиры благополучно ушли из города и в конце концов добрались до своих. Знаю об этом потому, что летом или ранней осенью 1944 года капитан, ставший уже подполковником, находился в Минске и заехал на нашу улицу. Я в это время дома отсутствовал, так как был назначен главным бухгалтером Барановичского спецторга НКВД БССР, но соседи рассказали, что военный инженер интересовался мною, поведал также о том, что его напарник погиб на фронте.
Военные инженеры помогли оборудовать в погребе под сараем тайное укрытие — пространство в полметра шириной между двойной стеной. Лаз с внутренним запором ничем не выделялся на фоне деревянной обшивки. Прятались там во время облав сами «авторы проекта», пряталась затем знакомая еврейская семья Монтвалинских с Новоуфимской улицы, прятался позже и я.
Одному Богу известно, сколько в ту пору создавалось в Минске подобных убежищ, прозванных в народе «малинами». Люди рыли погреба под погребами, прокладывали от строения к строению подземные галереи, неприметно перепланировали старые каменные дома и устраивали потайные клети.
Оккупанты и их пособники вынюхали множество таких убежищ, но я уверен, что немало осталось и нераскрытых. Причем не раскрытых никогда — вместе с их обитателями. Люди гибли от шока после контузии, когда каратели наугад метали в подземелья гранаты, они задыхались под завалами, умирали там от истощения и болезней. Ко дню освобождения Минска в июле сорок четвертого живых свидетелей этих самозахоронений почти не осталось, раскапывать подземелья было некому, и руины заравнивались бульдозерами.
Если существуют тайны старого Минска, то это тайны нераскрытых военных убежищ, где по сей день в кромешном мраке мумии взрослых прижимают к груди мумии детей, — завершил свой рассказ Константин Гержидович.

Читать полностью: http://news.tut.by/society/502261.html

Константин Гержидович (3)

http://web.archive.org/web/20000915114523/www.kulichki.com/krapivin/gerzhido.htm

Та захоронка в погребе делалась прежде всего для моей жены. Софье не удалось получить паспорт немецкого образца, в который надеялись записать ее украинкой. В паспортном столе городской управы по улице Карла Маркса, куда мы пришли вместе, новоиспеченный начальник из местных шепотом сообщил, что ничем помочь не может. Мол, только что какие-то девушки с соседней с нами улицы Толстого, которые тоже стояли в очереди, угодливо наболтали ему про национальность Софьи. Сболтнуть они могут и в другом месте, а потому он, начальник паспортного стола, рисковать не станет... После войны я прочитал в газетах, что этот человек был связан с подпольем. Ну что ж: видимо, имелось у него задание такой колоссальной значимости, что для выполнения можно было запросто пренебречь спасением чьей-то конкретной жизни.
Софья перестала показываться на люди, пряталась то в погребе, то в сарае. Но ее выследила наша соседка-уголовница Мария Хролович и самолично привела полицая. Я, на тот момент отсутствовавший, вечером узнал от плачущих детей и отца о том, как Манька орала на всю улицу: «Вот она, жидовка! Ее муж прячет от гетто. Заберите их обоих!»
Всю ночь я колдовал над домовой книгой и свидетельством о браке. В записях «еврейка» вытравил хлоркой «еврей» и вписал «украин.» Получилось как будто правдоподобно. С раннего утра отправился на поиски Софьи. В районной полиции на Суражской улице (деревянный двухэтажный дом возле базара, который сгорел во время освобождения города) жены не оказалось. Пошел в городскую полицию. Находилась она на улице Интернациональной при повороте на Володарского. Сейчас в том месте высотное здание, относящееся к ведомству МВД, а тогда стоял барачный дом и при нем — такой же, чуть поменьше, где устроили камеры предварительного заключения.
Неожиданно очень быстро меня принял какой-то начальник — из местных, моложавый. Я сую ему бумаги, начинаю горячо доказывать, что жена вовсе не еврейка, а украинка. И тут происходит нечто удивительное. Вроде как задумчиво начальник говорит: «Ну, наверное, ее били. Потому и призналась в том, чего нет. Сейчас проверим». Приводят Софью. «Вас били?» — «Били». — «Все равно не надо было наговаривать на себя. Вы свободны, идите с мужем домой».
( Read more... )

Про реальный "огненный танк"(с)

Оригинал взят у zhur_from_rkka в Про реальный "огненный танк"(с)

Сегодня спросили "а где почитать про реальную историю прорыва танка  через Минск в 41?"  Внятного FAQ так никто и не сподобился оформить, хотя тему на форумах обсуждали неоднократно. Место, где был подбит танк, точно привязано уже давно, фотографий множество, поэтому напишу только про источники информации.
( Read more... )