elena_2004 (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
elena_2004) wrote2016-06-26 09:02 am
elena_2004) wrote2016-06-26 09:02 am
"Не верю, что они умерли"
«На Покров их расстреляли. Осень тогда была… 1942 года. И в этой яме зарыли. Все 368 душ. С тех пор каждую Пасху сюда прихожу. И все не верю, что они померли. Я же их мертвыми не видела», — говорит Раиса Белая. Когда началась война, ей было семь лет. Когда исполнилось восемь, фашисты расстреляли жителей ее родной Узнажи. Она осталась жива. И вот уже более 70 лет каждую Пасху в любую погоду приходит к небольшой земляной насыпи, под которой покоятся ее родные и друзья.
---
«Я только за огороды — немцы в деревню»
Водитель жмет на газ, Раиса Михайловна начинает рассказывать:
— Немцы в Узнаж пришли летом 1941-го, сначала батон с маслом и медом давали, а потом убивать начали. Первыми евреев… Затем собрали женщин и детей, выставили среди деревни, сказали: у кого в хате гильзы или патроны будут, сразу смерть. Но, видимо, ничего не нашли, всех живыми оставили. А потом время прошло, еще раз нам такое испытание устроили…
Ту осень память подробно сохранила, женщина даже шутит: «Это теперешнее забывается, а то — оно в сердце сидит».
Пыль на гравийке, как в тумане, только камни под колесами щелкают. Машина сбавляет скорость, баба Рая нехотя подбирается к тем самым покровским событиям:
— В тот день недалеко от Узнажи бой был, когда все закончилось, два партизана пришли в хату моего дядьки, а я его жонке как раз помогала с дитем управляться. Сам хозяин да пару сельских девок и мужиков в это время бульбу за поляной копали. Все знали: дядька держал коня, вот наши меня за ними и отправили, чтобы на подводах продуктов в лес отвезти. Я только за огороды — и немцы в деревню. Едут, пули свистят.
Мы же подъезжаем к Узнажи, точнее тому самому месту, откуда она когда-то начиналась. Теперь тут зеленое поле: колхоз ячмень посеял. А раньше стояли дома. Второй с конца — родителей Раисы Михайловны. Большой, деревянный — как-никак в семье девять девок росло. А вон там, с другой стороны леса, дядькова хата красовалась. Рядом с ней — дедова. Останавливаемся в центре, куда люди когда-то на кирмаш собирались. Теперь здесь их общая могила. Баба Рая идет к ней не спеша. И продолжает:
— В тот день мы в деревню не вернулись. Дядька сказал: нас за партизан примут и расстреляют, спрятались у людей в соседних Ложках. Но не могли мы с девками там долго сидеть и все же пошли в свой Узнаж. Идем, а ветер от нас, и не слышим, что немцы еще там. Подходим, а в деревне все зелено от их формы. И только видно, как подворники — предатели — по хатам бегают, одежду и постель собирают. Мы прячемся да к центру крадемся, считай, до ямы этой дошли. А тут полицаи: «Ваших всех расстреляли». Но нас не тронули, видимо, совесть заела.
«До памятника здесь люди кресты поставили. А кто-то под большим много маленьких сделал — это для детей»
Только потом выжившим рассказали, как узнажцев до расстрела загнали в хлев, как троих хлопцев отправили копать общую могилу и как у одного из них разорвалось сердце.
Что еще случилось в тот день? Восьмилетняя Рая все же подошла к могиле, рядом лежала гора снятой с людей одежды. Среди всего она увидела мамин платок.
— Но, знаешь, я не смогла его взять. Даже в руках не удержала. Я ведь до сих пор не верю, что их нет. Глаза закрываю, всех помню, — она открывает калитку. Подходит к могиле, которую уже много лет охраняет волот-памятник. На нем выбито: «Здесь похоронены 360 мирных жителей дер. Узнаж, зверски расстрелянных фашистскими захватчиками в 1942 г.».
— Их тут 368, — опережает мой вопрос баба Рая. — Дед один, царство ему небесное, неправильно назвал тем, кто камень этот ставил. А я из детства помню, как тут на дереве, что недалеко шумело, мелом значилось 368. До памятника здесь люди сразу кресты поставили. А кто-то под большим много маленьких сделал — это для детей.
Вокруг тихо, только лиственницы да береза шумят. Садимся на лавке возле мемориала, и Раиса Михайловна продолжает:
— Тут после немцев жизнь заново началась, люди хаты ставили. Сколько мне было… лет десять, когда сюда вернулась. В детский дом предлагали, но я не захотела. Сказала: буду на себе плуг тягать, а отсюда не уеду. Квартировала по хатах, свой огород садила. В 12 лет работать пошла, лес перевозили. В первый же день воз, на котором ехала, перевернулся. Вот на столько от моей головы покатился, — она разводит руки сантиметров на десять. — Но выжила. Потом пару месяцев с постели не вставала, но знаешь, что самое обидное? Рабочий день мне тогда не засчитали.
Баба Рая ловит мое удивление.
— Я уже не первый раз умирала. Когда деревню спалили, дядьку в лагерь погнали, я тифом заболела. Шесть недель лежала, все волосы вылезли. В то время ведь как было, хочешь дыши, хочешь умирай. Вот я и ухватилась за жизнь, оклемалась. Потом угарного газа наглоталась. Сняли меня с печки, вынесли на снег, оно и полегчало. А лет пять назад свой же собака напал. Все лицо погрыз, 15 дней в больнице пролежала. Доктор зашивает, а я ему: «Вы меня красиво латайте, а то, как поздоровею, стыдно будет на улице показаться».
— Может, это они вас берегут?
— Не знаю, я им никогда не плакалась. Да и бывать здесь старалась нечасто. Ну, а что ты выходишь? Себе больше болезней. Я же думаю про них все равно. Хорошо, если кому пуля попала. А как тем было, кто живым упал?.. Я им сейчас говорю: «Скоро и меня не будет, перестану к вам приходить». Но сначала мне это место нужно облагородить. Перед Пасхой вот с детьми дерн постелили. Теперь забор хочу поменять, а то совсем прогнил. Где только денег взять, не знаю.
А вообще Раиса Михайловна на бедность не жалуется, материальные проблемы решает. Главное — здоровье. В 19 лет, например, замуж в Новоселье пошла. У мужа за душой ни гроша, но с голоду не пропали: «Я же огород садила, у меня воз картошки в приданое был». И так у нее во всем.
«Концлагер перажыла, а мужа з’ехаць ад магілы не убедзіла»
— А дома куда отсюда исчезли? — перевожу тему.
— В 1990-х, кажись, тут собирались полигон строить, вот людей и попросили разъехаться, они хаты с собой увезли. Только Петро Саковец с семьей остался. Вон его изба, — ориентирует к лесу баба Рая. — Он тогда сказал: пока я переселюсь, пока построюсь, а жить когда? Так и с места не сошел.
Самого хозяина нет уже 11 лет. Его жене Анне Якимовне 94. Двор у них большой — дети расстроили. Одна из дочерей Валентина нас и встречает. Мама в город не хочет, вот дети к ней по очереди на неделю и приезжают.
Якимовна, что скрывать, женщина с характером. В юности ее угнали на работы в Германию за диверсию (в депо, где уголь загружали в вагоны, на пути перевернула тачку, да так, что поезда на два часа остановились), отправили в концлагерь. Но она выжила и вернулась, вот только мужа переехать не убедила.
— Сказал: на бацькавам карэнні буду жыць.
Так и жили, и живут.
— Мы як з ім пазнаёмілісь. Вярнулася я з Германіі, а ўсіх нашых хлопцаў ужо няма ў жывых. Вось ён да мяне і прыбіўся. А мне і загаварыць з ім на людзях стыдна. Я ж на восем гадоў старэйшая за яго. Толькі ў 1950-м вяселле справілі.
В той могиле у Анны Якимовны никого: родом она не из этой деревни. Семья мужа там вся. Проведать их на Пасху — для нее святое дело.
— Сон мне прошлай восенню насніўся. Дзевачка з магілы недалёка ад мяне стаіць, за сцену трымаецца. А я кажу: вы ўсе тут? А яна: усе. Пытаю: а Грышка — гэта мой даваенны кавалер — ці тут? Не, кажа. Але блізка. Я ж знаю, што яго раней ля Крупак забілі. Такія сны.
…Баба Рая уже тоже 30 лет как овдовела. Но она не одна: дети, внуки, правнуки.
Мы возвращаемся к ней домой. Дорога назад молчаливая.
— Меня однажды возле Гумнов мужик остановил: «Ну что ты туда ездишь, что уцепилась за место это». А я отвечаю: ты мне не командуй. Меня немцы, может, на развод деревни оставили. Я шестерых родила, с внуками и правнуками, считай, целый поселок. Свое дело я выполнила, теперь могу сама решать, какими дорогами ездить.
Читать полностью: http://news.tut.by/society/495703.html
---
«Я только за огороды — немцы в деревню»
Водитель жмет на газ, Раиса Михайловна начинает рассказывать:
— Немцы в Узнаж пришли летом 1941-го, сначала батон с маслом и медом давали, а потом убивать начали. Первыми евреев… Затем собрали женщин и детей, выставили среди деревни, сказали: у кого в хате гильзы или патроны будут, сразу смерть. Но, видимо, ничего не нашли, всех живыми оставили. А потом время прошло, еще раз нам такое испытание устроили…
Ту осень память подробно сохранила, женщина даже шутит: «Это теперешнее забывается, а то — оно в сердце сидит».
Пыль на гравийке, как в тумане, только камни под колесами щелкают. Машина сбавляет скорость, баба Рая нехотя подбирается к тем самым покровским событиям:
— В тот день недалеко от Узнажи бой был, когда все закончилось, два партизана пришли в хату моего дядьки, а я его жонке как раз помогала с дитем управляться. Сам хозяин да пару сельских девок и мужиков в это время бульбу за поляной копали. Все знали: дядька держал коня, вот наши меня за ними и отправили, чтобы на подводах продуктов в лес отвезти. Я только за огороды — и немцы в деревню. Едут, пули свистят.
Мы же подъезжаем к Узнажи, точнее тому самому месту, откуда она когда-то начиналась. Теперь тут зеленое поле: колхоз ячмень посеял. А раньше стояли дома. Второй с конца — родителей Раисы Михайловны. Большой, деревянный — как-никак в семье девять девок росло. А вон там, с другой стороны леса, дядькова хата красовалась. Рядом с ней — дедова. Останавливаемся в центре, куда люди когда-то на кирмаш собирались. Теперь здесь их общая могила. Баба Рая идет к ней не спеша. И продолжает:
— В тот день мы в деревню не вернулись. Дядька сказал: нас за партизан примут и расстреляют, спрятались у людей в соседних Ложках. Но не могли мы с девками там долго сидеть и все же пошли в свой Узнаж. Идем, а ветер от нас, и не слышим, что немцы еще там. Подходим, а в деревне все зелено от их формы. И только видно, как подворники — предатели — по хатам бегают, одежду и постель собирают. Мы прячемся да к центру крадемся, считай, до ямы этой дошли. А тут полицаи: «Ваших всех расстреляли». Но нас не тронули, видимо, совесть заела.
«До памятника здесь люди кресты поставили. А кто-то под большим много маленьких сделал — это для детей»
Только потом выжившим рассказали, как узнажцев до расстрела загнали в хлев, как троих хлопцев отправили копать общую могилу и как у одного из них разорвалось сердце.
Что еще случилось в тот день? Восьмилетняя Рая все же подошла к могиле, рядом лежала гора снятой с людей одежды. Среди всего она увидела мамин платок.
— Но, знаешь, я не смогла его взять. Даже в руках не удержала. Я ведь до сих пор не верю, что их нет. Глаза закрываю, всех помню, — она открывает калитку. Подходит к могиле, которую уже много лет охраняет волот-памятник. На нем выбито: «Здесь похоронены 360 мирных жителей дер. Узнаж, зверски расстрелянных фашистскими захватчиками в 1942 г.».
— Их тут 368, — опережает мой вопрос баба Рая. — Дед один, царство ему небесное, неправильно назвал тем, кто камень этот ставил. А я из детства помню, как тут на дереве, что недалеко шумело, мелом значилось 368. До памятника здесь люди сразу кресты поставили. А кто-то под большим много маленьких сделал — это для детей.
Вокруг тихо, только лиственницы да береза шумят. Садимся на лавке возле мемориала, и Раиса Михайловна продолжает:
— Тут после немцев жизнь заново началась, люди хаты ставили. Сколько мне было… лет десять, когда сюда вернулась. В детский дом предлагали, но я не захотела. Сказала: буду на себе плуг тягать, а отсюда не уеду. Квартировала по хатах, свой огород садила. В 12 лет работать пошла, лес перевозили. В первый же день воз, на котором ехала, перевернулся. Вот на столько от моей головы покатился, — она разводит руки сантиметров на десять. — Но выжила. Потом пару месяцев с постели не вставала, но знаешь, что самое обидное? Рабочий день мне тогда не засчитали.
Баба Рая ловит мое удивление.
— Я уже не первый раз умирала. Когда деревню спалили, дядьку в лагерь погнали, я тифом заболела. Шесть недель лежала, все волосы вылезли. В то время ведь как было, хочешь дыши, хочешь умирай. Вот я и ухватилась за жизнь, оклемалась. Потом угарного газа наглоталась. Сняли меня с печки, вынесли на снег, оно и полегчало. А лет пять назад свой же собака напал. Все лицо погрыз, 15 дней в больнице пролежала. Доктор зашивает, а я ему: «Вы меня красиво латайте, а то, как поздоровею, стыдно будет на улице показаться».
— Может, это они вас берегут?
— Не знаю, я им никогда не плакалась. Да и бывать здесь старалась нечасто. Ну, а что ты выходишь? Себе больше болезней. Я же думаю про них все равно. Хорошо, если кому пуля попала. А как тем было, кто живым упал?.. Я им сейчас говорю: «Скоро и меня не будет, перестану к вам приходить». Но сначала мне это место нужно облагородить. Перед Пасхой вот с детьми дерн постелили. Теперь забор хочу поменять, а то совсем прогнил. Где только денег взять, не знаю.
А вообще Раиса Михайловна на бедность не жалуется, материальные проблемы решает. Главное — здоровье. В 19 лет, например, замуж в Новоселье пошла. У мужа за душой ни гроша, но с голоду не пропали: «Я же огород садила, у меня воз картошки в приданое был». И так у нее во всем.
«Концлагер перажыла, а мужа з’ехаць ад магілы не убедзіла»
— А дома куда отсюда исчезли? — перевожу тему.
— В 1990-х, кажись, тут собирались полигон строить, вот людей и попросили разъехаться, они хаты с собой увезли. Только Петро Саковец с семьей остался. Вон его изба, — ориентирует к лесу баба Рая. — Он тогда сказал: пока я переселюсь, пока построюсь, а жить когда? Так и с места не сошел.
Самого хозяина нет уже 11 лет. Его жене Анне Якимовне 94. Двор у них большой — дети расстроили. Одна из дочерей Валентина нас и встречает. Мама в город не хочет, вот дети к ней по очереди на неделю и приезжают.
Якимовна, что скрывать, женщина с характером. В юности ее угнали на работы в Германию за диверсию (в депо, где уголь загружали в вагоны, на пути перевернула тачку, да так, что поезда на два часа остановились), отправили в концлагерь. Но она выжила и вернулась, вот только мужа переехать не убедила.
— Сказал: на бацькавам карэнні буду жыць.
Так и жили, и живут.
— Мы як з ім пазнаёмілісь. Вярнулася я з Германіі, а ўсіх нашых хлопцаў ужо няма ў жывых. Вось ён да мяне і прыбіўся. А мне і загаварыць з ім на людзях стыдна. Я ж на восем гадоў старэйшая за яго. Толькі ў 1950-м вяселле справілі.
В той могиле у Анны Якимовны никого: родом она не из этой деревни. Семья мужа там вся. Проведать их на Пасху — для нее святое дело.
— Сон мне прошлай восенню насніўся. Дзевачка з магілы недалёка ад мяне стаіць, за сцену трымаецца. А я кажу: вы ўсе тут? А яна: усе. Пытаю: а Грышка — гэта мой даваенны кавалер — ці тут? Не, кажа. Але блізка. Я ж знаю, што яго раней ля Крупак забілі. Такія сны.
…Баба Рая уже тоже 30 лет как овдовела. Но она не одна: дети, внуки, правнуки.
Мы возвращаемся к ней домой. Дорога назад молчаливая.
— Меня однажды возле Гумнов мужик остановил: «Ну что ты туда ездишь, что уцепилась за место это». А я отвечаю: ты мне не командуй. Меня немцы, может, на развод деревни оставили. Я шестерых родила, с внуками и правнуками, считай, целый поселок. Свое дело я выполнила, теперь могу сама решать, какими дорогами ездить.
Читать полностью: http://news.tut.by/society/495703.html